Исповедь оборотня
- Подробности
- Категория: Пьесы
- Опубликовано 14.08.2024 08:33
- Автор: Г.Л.
- Просмотров: 152
ДЕЙСТВУЮШИЕ
ЛИЦА:
ИГНАТ
– Оборотень
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Квартира
Игната. Полутьма. Зал освещён только фонарями с улицы. Слева, дверь в прихожую.
Справа – в кухню. Слышно, как ключом открывают входную дверь. В коридоре
рычание и женский крик. В зал заходит Игнат. Оборотень в красивом темном
костюме. Включает свет. Скалится. За спиной у него мешок, из которого кто-то
отчаянно пытается вырваться. Игнат возвращается в прихожую. По звукам можно
определить, что из прихожей он попадает в спальню и вываливает содержимое мешка
на кровать. Снова, женский крик, рычание. Потом, вдруг, пауза. Вой и мужской
плач.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Придурок!!!
Удар.
Игнат скулит. Звук шагов. Хлопает входная дверь. Тишина. Через мгновение в зале
появляется расстроенный Игнат.
ИГНАТ: Ещё одно полнолуние впустую.
Смотрит
в окно на Луну. Воет. Стук по батарее.
ГОЛОС: Как ты надоел, кретин!!!
Молчание.
ИГНАТ: Ни одной ещё не укусил. Не укусил. Так и
сдохну одиноким. Пауза. А может мне
их в лес сразу нести? Ну, не знаю. А может мужчин ворова… Нет! Нет! Это точно
нет! О, господи! За что мне такие мучения?
Садится
прямо на стол, смотрит на Луну.
Первые лучи Солнца пробиваются, сейчас обращаться
начну. Никому не советую смотреть. Виталич один видел, две недели потом
отходил.
Игнат
начинает трястись. Катается по полу, затем уползает на кухню. Стоны. Через
минуту он пробегает через зал в прихожую уже в человеческом обличье со словами:
«В душик, в душик скорее!»
Мы
слышим звуки воды и крики «Ух, холодненькая! Ух! Хорошо!»
На
столе начинает светиться большой портрет волчицы в рамке.
Игнат
в халате, вытирая голову полотенцем, возвращается в зал, садится на диван.
Ну, вот. Ещё месяц нормальной жизни. Ну, как
нормальной? Человеческой. В ней меня тоже мало что радует, но есть моментики.
Какие? Муслим Магомаев, например. Долго не мог понять, почему так нравятся его
песни. Потом мать рассказала. Провыла о том, почему так люблю этого певца.
Игнат
вскакивает и начинает петь песню «Если ты весел». Танцует.
Игнат
расплакался, упал на диван.
ИГНАТ: Я очень одинокий! Ни жены, ни друзей, ни
родителей. Виталич один. И тот побаивается. Я вижу. Мать умерла, когда мне
десять лет было. От старости умерла, да. Долго протянула старушка. Я для неё
стимулом был. Волки ж больше тринадцати лет не живут, а моя аж пятнадцать
протянула. Что вы говорите? А! Меня ведь не оборотень укусил, а пьяный охотник.
Я волчонком родился. Да! Шебутной такой был. Озорник. Убежал маленький от
матери, оказался на полянке. А там три придурка с ружьями у костра. И уже в
нолину. Один кричит: «А вот и закуска! Сама пришла» Хвать меня и как вцепился
зубами в шею! Мать примчалась из леса,
покусала его. Мы убежали кое-как. Под их выстрелы. Да где уж им попасть, после
трёх литров на рыло.
Ох, и напугались мы тогда. И было чего пугаться.
Мать мне рану от укуса на шее зализала. Да только в первое же полнолуние и
шерстка моя, и клычки на землю упали, и оказался я среди своих сородичей
маленьким карапузом. Стая хоть и дружная была, волки детёнышей любят, но только
не человеческих. Сожрать вожак меня пытался, остальные помогали. До утра моя мать-волчица меня отбивала. Не
давала в обиду волкам позорным. А утром, когда обличье моё звериное ко мне
вернулось и нас в покое оставили, взяла она меня за шкирку и ушла в другую
часть леса. Поняла, что жизни нам не дадут. А братьев и сестёр моих она легко
оставила. Им в стае ничего не угрожало. Пожертвовала собой ради меня. Вот так. Молчание. Жрать хочу.
Уходит
на кухню. Возвращается с тарелкой, на которой бутерброды с сыром.
Мясо не ем. Уже семь лет. Вроде хищник, а не ем.
Боюсь. Каннибалом стать боюсь. Просто
было дело неприятное, однажды. Мы на работе раньше крепко дружили (я в огромном
турагенстве «Крыло Пегаса» работаю) и вместе на пикники ездили. Витёк с Махой,
женой своей, в одну из суббот, на дачу к себе всех позвали. На шашлыки. Мы,
человек десять припёрлись. И нехорошо мне сразу стало. Жарят они мясо. Сейчас,
говорят, баранину будем есть. А я-то чую, что собачатина это. А для меня и
тогда и сейчас, что волк, что собака, всё одно – брат. Расселись мы вокруг стола,
Витёк мне шашлык суёт, а я рычать. Реально скалиться стал и рычать. А что? До
полнолуния два дня оставалось. Я со своими инстинктами уже не в ладах. Как
придурок сижу и рычу. Губа верхняя задралась. Жуткое зрелище. Это рычащий волк
круто выглядит. А офисный работник турагенства похож на беспомощного
дегенерата. Дети в плач. Взрослые орут: «Игнат, прекрати! Не смешно!» А я
остановиться не могу. Вскочил, убежал. На попутке домой добрался. После этого
никто со мной не общался на работе. Только Виталич. Потому, что он очень
любопытный. И добряк, конечно.
Молчание.
Игнат встаёт, идёт к столу. Берёт портрет волчицы.
Мамочка! Как же тебя не хватает! Воспоминания
детства: глаза желтые горящие вокруг, пасти открытые, зубы, зубы, зубы клацают…
А мне всё равно почти не страшно. Потому, что она собой тебя закрывает. На
любого кидается. Даже на вожака стаи. Ничего не боится. Никогда тебя никто, так
как мать защищать не будет. Никто!
Молчание.
Игнат поёт песню Магомаева «Мама»
Даже есть
перехотелось. Смотрит на портрет. Помнишь,
мам, когда мы от стаи ушли, ты мне полевых мышей ловила. Да, жили впроголодь,
но зато счастливо. Иногда и рыбой лакомились. А потом, ты для меня невозможное
сделала. Поняла, вдруг, что я человеческий век могу прожить. А он в десять раз
длиннее волчьего. И когда я снова в младенца в полнолуние превратился, ты меня
за шею тяпнула. До крови укусила. Чтобы длинноты моих превращений сменились. И
стал я не волко - человеком, а человеко - волком. Ты говорила, что я плакал тогда! Не от боли, наверное. А от
предчувствия расставания нашего. Плакал, как будто знал, какая нелёгкая двойная
одинокая жизнь мне предстоит.
Я, и, правда, думаю
иногда, что лучше б мне было волчонком возле матери умереть.
Достаёт из ящика стола газету.
Вот храню. О нас с
мамой.
Читает: «Местные жители рассказывают, что у детского дома «Огонёк»
несколько раз видели крупную, немолодую волчицу…» За год до твоей смерти
напечатали. Ты мне тогда и поведала, что отнесла меня к людям, когда я ребёнком
стал и не смог больше полевыми мышами питаться.
Праздник был. День
города. Ты меня у ресторана оставила, где песни Магомаева пели. Так гуляли
весело, что не сразу меня и заметили. Мужик один потом в детдоме рассказывал,
что я плакал в такт, потому и не заметили.
Потом меня мамуля по
запаху в детдоме нашла. Навещала. Я твой вой от любого другого отличал. Сбегать
ночами было не трудно. У окна труба водосточная.
Достаёт пакетик с клочком шерсти.
Вот! Мамкина шерсть.
В полнолуние, главное было до двенадцати по трубе вниз смотаться, а потом…
Гоняли мы по лесам с моей старушкой до утра. Правда, в детдоме у меня кличка
была «Псина». Это потому, что от меня псиной воняло. И никто рядом спать не
хотел. И в классе сидеть. Били часто. Стая детей гораздо страшнее, чем волчья.
У волков даже изгоев всё равно кормят, а дети меня бы убили, если бы не
воспитатели. А воспитатели просто
уголовки боялись. Так бы и сами прикончили, настолько я им противен был.
Но помню я женщину…
Айгуль Юсуфа казы Вахидовна. По соседству жила. Увидела как-то меня рано утром.
Я на помойке крысу ловил. Да, после того, как с матерью набегались, я шерсть,
клыки сбросил и домой возвращался. И, вроде человек уже, а по инерции за крысой
бросился. А Айгуль добрячка подумала, что я в детдоме недоедаю. Стала ходить ко
мне и кормить. Долма, люля-кебаб, сладости. Все завидовали, а я бока наел.
Айгуль сама одинокая сирота, но морщинки вокруг глаз. От того, что всё время
улыбается. Гладила меня по голове и говорила: «Пахнет от тебя, Игнат лесом». Не
псиной. Лесом. А Игнатом назвали, потому, что я волк азербайджанский, а человек
почему-то русский получился. Хотя в моей судьбе много странного.
Тёплые руки Айгуль
никогда не забуду. Вот она-то мне и сказала… главную в жизни фразу. Я как-то на
неё глаза поднял и спрашиваю: «Айгулечка, почему дети такие злые? Почему всё
время обзываются и дерутся?» «Страшно им, меним мелеим! Очень больно и
страшно». Вот тогда-то мне легче и стало. Понял я, что любая злоба от боли и
страха. Все хорошие, только несчастные.
Айгуля меня полюбила
сильно. Решила усыновить. Только я не мог позволить, чтобы она меня в волчьем
обличье хоть раз увидела. И вот как-то я узнал, что она идёт к нам в детдом,
набрал в рот шампуня, и как она с воспиталкой зашла, стал в припадке биться.
Ну, типа в припадке. Пену ртом пустил. Они от страха шампунь не учуяли.
Сработало. Не дали
Айгуль больного и опасного ребёнка усыновить. Хотя врачи потом только руками
разводили. Я, ведь здоров был, как тысяча богатырей.
Молчание
А потом ко мне совсем
перестали кого-то пускать. И мама перестала приходить. Однажды, после моего
десятилетия провыла под окном прощальную песню и ушла в лес умирать. В детдоме
решётки на окна поставили. Я каждое полнолуние в туалете прятался. До сих пор
не пойму, как не спалился. Точнее спалился, но не пострадал. А вот соседа моего
в психушку отправили, потому, что он очень долго всем доказывал, что я в волка
превращаюсь. Кажется он до сих пор там. Я поэтому Виталича просил никому про
мои метаморфозы не рассказывать, ради него же. Но Виталич понятливый.
Молчание.
Пять лет я из окна
видел, как Айгулечка иногда стоит у нашего забора. А потом узнал, что она легла
спать и… не проснулась. Молчание. Тёплые
руки, добрые глаза. Одиночество победило. Оно сильное. Я знаю.
Игнат поёт песню Магомаева «Колыбельная»
До сих пор я мечтаю о
прошлом. Представляю, как перестал превращаться в волка и Айгуль забрала меня к
себе. И мы летом на автобусе едем к морю. Я бегаю по берегу и нечаянно наступаю
на песочный замок. И крупная дама, чей ребёнок плачет, сердито кричит моей
Айгуль: «Это сделал ваш сын! Почему вы не следите за ним? Это же ваш ребёнок!»
А Айгуль от этих слов становится только счастливее и счастливее. Мы покупаем
кукурузу и угощаем пострадавших. Они не хотели переставать сердиться, но у них
не получилось. Смягчаются. И вот мы уже все вместе идём, смеясь к гостинице. А
потом, мы с Айгуль всю зиму вечерами вспоминаем наш отдых у моря и мечтаем
поехать в Баку. Она теперь мама, а я… больше не волк.
Молчание.
Жалко, что нельзя
переделать прошлое. И теперь я злой, потому, что мне больно.
Игнат выключает свет. Сворачивается комочком на
диване. Звучит «Колыбельная» в исполнении Муслима Магомаева. Ночь.
Следующие сутки. Вечереет. Слышно мяуканье
котенка. Игнат открывает входную дверь, слышно как бросает ключи на тумбочку.
Заходит в зал. В руках у него маленький котёнок.
ИГНАТ в зал: Нет, это не на ужин мне. Это я у
собак отнял. Люди сволочи! Как можно беспомощного ребёнка на улицу выбросить?
Кормит котёнка из бутылочки.
Это уже не первый,
кого я выкармливаю. Потом, правда отдавать приходится. Командировок много. Но и
сдохнуть малышам не даю. Горжусь, что всех пристроил.
А жестокость людская
предела не знает. Иногда, совсем неожиданно бывает. Я однажды тур дамочке одной
подбирал. Разговорились. И она мне рассказала, что у неё тринадцать кошек. Все
беспризорные. Насобирала по подвалам и дворам. Вылечила бедолаг. Ну, думаю,
добрая женщина. Редко встретишь такого человека. И, вдруг, Витька на весь офис:
«Ребята, вы слышали, что волки атаковали село в Шекинском районе?» И дамочка
моя ни секунды не раздумывала. «Отстреливать
- говорит – сволочей надо!» Я чуть со стула не упал. Вот это, думаю
доброта! Больше всего я испугался, что опять рычать и скалиться начну. Или ещё
хуже, за задницу её укушу. И, совсем не для заигрываний.
Короче, передал я её
Витьку, а сам поехал в Шекинский район. Полнолуния некогда ждать. Там мои
братья и сестры. Баранов начинают красть, потому, что люди у них территорию
отнимают. А власти в такой момент разрешают
родню мою отстреливать. И к лучшему, кстати, было, что я полнолуния не
дождался. Когда стаи собрались, на мой вой,
они сразу поверили человеку, который на их языке всё объяснить смог.
Местные селяне меня видели. И после того, как волки ушли, стали говорить, что я
колдун.
Серьёзно. И смех, и
грех. Многие напугались, но…
Через день ко мне в
гостиницу женщина пришла. Говорит, забеременеть не могу, помоги. Я сначала даже
и не понял, каким образом помочь должен. Хорошо горничная мне про мою новую
репутацию рассказала. Пришлось быстро в город возвращаться. Пауза.
Виталич так ржал. Дал
мне прозвище «Колдун».
Игнат, вдруг, начинает смеяться.
Никогда не забуду,
как Виталич про мой секрет узнал. Это просто жесть какая-то. Смеётся. Я же полнолуния отслеживаю, как
дамочки месячные. А тут Виталича жена бросила. Сбежала с заместителем нашего
шефа. Виталич один с тремя детьми остался. И забухали мы. Крепко. Вот я и
забыл. Думал – завтра. А, нет. Сидим у Виталича, коньяк пьем. Детей уложили.
Печалимся. И, тут, как в кино. Ровно в двенадцать мы чокнулись, стал я трястись
мелкой дрожью, шерстью покрываться. Уши и клыки полезли. Я ору. Больно же.
Потом всё быстро кончилось. И вот представьте: сидит напротив Виталича
гигантский волк и матом ругается. Клянет свой склероз, судьбу и мир. Виталич
окаменел. Ни звука не издаёт. А тут, ещё его младшая приходит. Анютка. И
говорит: «Ой, какая большая собачка! Папа, это наша?» Я хохотать стал, как
ненормальный. А Виталич в себя пришел и говорит: «Я больше не пью!» В жизни я
не смеялся так, как в ту ночь. Надо было, конечно, предупредить, но я боялся
друга потерять. Зря! Наша дружба только крепче стала. Я ему с детьми помогаю. А
он слушает, как я в караоке песни Магомаева пою и говорит, что хорошо пою. Даже
плачет под них иногда. Правда, стал бояться, что я в лес уйду. А как я его
брошу? Мой единственный друг. Да и своих трех девчонок, он даже финансово не
вытягивает. Нет! Я Виталича не брошу. Виталичем, только я его называю. Для
остальных он Серёга.
Игнат смотрит на котёнка, который уснул у него
на руках.
Точно! Кошака
серёгиным девочкам отдам. Жалко их. Они к мамке хотят. Жена у Виталича очень
красивая была, но глупая. На такого придурка Виталича променяла. Серёга отошел
вроде, но на баб не смотрит. Не верит. Да и бывшую любит. Не могу понять за
что, но любит. Однолюб он.
Игнат поёт песню Муслима Магомаева «Мужская
верность».
Молчание.
Я когда вижу, как
жены мужей обнимают, мне от боли выть хочется.
Ну… Женщинам я нравлюсь, конечно. Подходит
к зеркалу. Они мне сами говорили. Говорили, что грубоват, конечно. Странная
привычка рычать и скалиться. Но для мужчины так даже лучше, чем маникюр и
подкаченные губы. А сейчас таких мужичков всё больше.
Я, конечно, мечтал о
семье. Мечтал о женщине, которая всё поймет. Будет по-доброму ругаться, что от
меня в полнолуние шерсти много. Что раз в месяц можно и кормом для собак
перекусить. Что в доме зубы острые есть, а ей мясо всё равно на мясорубке
крутить приходиться. Мечтать-то я мечтал, но понимал, что детей мне иметь
опасно. Кто знает, что у меня родится? Обрекать кого-то на такую же странную
жизнь? Не могу.
Женщин я не трогал
долго. В логово не таскал. Пока…Линда не появилась. Устроилась к нам на работу
пять лет назад. Помню, как феерично появилась. Волосы черные, платье в обтяжку
с призывным декольте. Губы кроваво-красные, когти такого же цвета. Кто-то из
наших её шутливо оценил, она быстро рот ему заткнула. Я носом потянул, чую –
страх. Сразу понял, прячется под этой «ростовой куклой» запуганный
недолюбленный ребёнок.
Она всем говорит: «Я
Линда», а из меня прям выкатилось: «Чужое имя». Линда смотрит на меня, как
ошалелая, а я больше ничего сказать не могу. Витёк ей: «Ты поаккуратней с ним,
он и укусить может». Все ржут, ну, кроме Виталича, а я за кофе ушел.
Но с того дня и она
за мной наблюдала, и я за ней. Чувствовал родственную душу. Жалко её было. Всё
в ней было защитой. И яркие наряды, и макияж, и вейп, и пошлые шутки, и громкий
смех. Когда она со мной глазами встречалась, затихала. Грустной становилась.
Я, однажды, увидел,
как к ней наш женатый Силонов подкатывает. Чует собака легкую добычу! Знает,
что, такие, как Линда, любовь не в тех
местах ищут. Я коробку конфет, подаренную клиентами, взял и к ним подошел. «На,
– говорю – Силонов. Жене и детям передашь» Он злой ушел, а я под толстым слоем
тонака увидел спрятанный шрам у Линды на щеке. Глаза опускаю, а шрамы и на
руках. И
на ногах парочка. «Линда! Всё будет хорошо!». Она в рёв. Убежала домой.
Витёк говорит: «Ты, Игнат, и сам умеешь обосраться и других до истерики
довести». Виталич встал и врезал ему. Он
понял, что Линда такая же израненная волчица, как и я. Хорошо клиентов не было. Виталич настоящий
друг.
Молчание.
Игнат поёт песню Магомаева «Ноктюрн»
Мы в тот день не
могли до Линды дозвониться. Никто не мог. Я сам не свой. Случайно чужие нарывы
вскрыл и горевал. Мы с Виталичем на его мать девчонок кинули и всю ночь в
караоке провели. Я не пью, когда мне плохо, я пою. А Виталич мне хлопал и
плакал. С рассветом я домой пришёл, поспал пару часов. А потом меня стук в
дверь разбудил. Я сразу и не понял, что ко мне стучат. Редко это бывает. Дверь
открываю, а на пороге Линда. Я её не
узнал сначала. Она такая как есть. Без куклы ростовой. То есть без макияжа,
декольте, каблуков. Стоит в трениках, глаза заплаканные. Кинулась ко мне,
обняла. Я так растерялся! Женщина живая, теплая…
Я до вечера её чаем
поил, а она мне рассказывала, как её родители – алкаши били. Ножом резали,
сигареты об неё тушили. Как спала она на полу, на старом пледе, а днем тихонько
просила хлеб у соседей. Как поздно вечером, когда все дети уже в постелях
лежали, она играла с самодельной куклой во дворе. Ждала, когда родители уснут,
чтоб не били сильно. А куколку свою она до сих пор бережёт. Просто палочка, на
которой тряпочка, типа платье.
Я её слушал, а сам
вспоминал волчьи клыки своей матери, которая меня в обиду не давала. Братьев и
сестёр своих вспоминал. Их всей стаей нянчили. И меня бы сберегли, если б
человеком не стал. Вспоминал и человека, что меня волчонка укусил. И думал:
«Вот так венец природы! Разумное существо» Волки щенят аккуратно зубами берут,
чтоб в другое место перенести. А тут, ножом. Кроху свою!
Линда плакала, на
меня смотрела просящими глазами, а я думал, что эта изрезанная девочка пахнуть
счастьем никогда не будет. Жизни ей не хватит в себя прийти. У меня сердце
сжалось. Я её крепко обнял. А ей только этого и надо. Пристанище найти, хотя бы
временное.
Молчание.
И понеслась! Каждый
вечер, вот как этот котёнок, сворачивалась клубочком у меня на коленях. А когда
в полнолуние я на звонки не отвечал и дверь не открывал, страдала страшно.
Сцены ревности устраивала. Я каждый раз новую причину своего отсутствия
придумывал, она верила. Хотела верить и верила.
Молчание.
Я понимал, что она
мечтает переехать ко мне. Предложения ждёт. Но… Это Виталич через две недели
сказал, что готов принять, что его друг
волчара. А Линда… Она может не пережить, если моё превращение увидит. Берёг её,
в общем. Как Айгулечку когда-то. Любил я Линду. Люблю до сих пор. Коленки её
детские, волосы мягкие… глаза огромные, в которых на всю жизнь застыл вопрос
«Будете бить?». У моей матери клыки были острые, а сердце нежное, вот и у Линды
также. Мне нравилась мысль, что я стал опорой для девочки без опоры внутри. Я
готов был быть рядом, но я так боялся. За неё. Я, ведь, зверь. Пусть не такой,
как её родители, но зверь.
Силонов с Витьком
меня спрашивали, почему такой дебил как я, Линду смог завоевать. Идиоты! Они о
ней ничего не знали. Не подозревали. Верили ростовой кукле. А у меня нюх идеальный. Я женщину, что пахнет
болью, издалека чую. Но не каждую хочется обнять. А Линду хотелось.
Вспомнил я как-то о
своих детских мечтах о море. «Линда,
собирайся! – говорю. Поедем в Баку. Там море» Она радовалась как ребёнок. «Это
твоя родина? Ты с мамой меня будешь знакомить?». «Нет у меня мамы. Я из
детдома». Она расплакалась. Как ребёнок, ей богу. Я же о себе ничего не
рассказывал, почти. Хотя Виталич всё время в ухо шипел: «Расскажи! Она поймёт!
Вот на море и расскажи». Я только об этом и думал весь отпуск.
Молчание. Игнат поёт песню Магомаева «Синяя
вечность».
На третий день в
отеле Линда разложила на кровати: платье бардовое в крохотный белый цветок,
серьги маленькие золотые, кошелёк кожаный красный, набор трусиков белых и
черных и веер из бамбука. Гладит пальцами осторожно, в глазах восторг. «Ты
купил! Ты мне всё купил!» Я спокойно на неё смотрю, а внутри сердце от
ликования разрывается. Она танцует по комнате, всё время улыбается. У неё
кудри. Раньше не было. Но мягкие бигуди тоже я купил. Я и не знал, что в мире
такие вещи есть.
Мы ночами не спим. Мы
загораем каждый день. Мы гуляем каждый день. Мы ужинаем в ресторане и никогда
не смотрим в телефоны. Только друг на друга. В любимом ресторане «Чайки» поёт
Магомаев. Я счастлив.
- В кино? –
- В кино! –
Целуемся на последнем
ряду. Потом Линда плачет по умершей героине. Печаль недолгая. Возвращаемся в
отель. Яркие фонари освещают улицу. И, вдруг! «Зоя, детка это ты?»
Оборачиваемся, видим старую алкашку. Глаза алчные, злые. «Зойка! Да ты, я
смотрю крутая. Деньгой матери помоги!» Линда окаменела, ни один мускул не
дрогнул, вроде, но слёзы по лицу текут и не останавливаются. Я её схватил на
руки, понёс. Алкашка что-то матом вслед орала от обиды, что добычи желанной не
получила.
После слёзной ночи мы
поняли, что отпуск испорчен. Я увёз её к другому морю. К северному и одинокому.
Там нам никто не мешал. Отпуск пришлось продлить и оказаться дома к очередному
полнолунию не получилось. В общем, ушел в одиннадцать, сказал, что за вином. По
лесу метался, выл как ненормальный. Спасался от местной стаи бегством. Вернулся
утром счастливый. Улыбки хищной скрыть не могу.
Конечно, она не спала.
- У тебя другая есть?
Мы поэтому сюда приехали? –
- Линда, от меня
псиной пахнет? –
- Нет. Только лесом –
- Линда, я оборотень.
Я в волка превращаюсь каждое полнолуние –
Обиделась, ушла,
молчит. Как в такое поверить?
- Линда, я тебя
люблю! –
- А замуж возьмёшь? –
Молчу. Она в
оборотня не верит, а доказывать страшно.
Человеческое сердце – слабая штука.
- Игнат, купи мне
кофе! –
Ушёл. Возвращаюсь,
нет её нигде. За пятнадцать минут собралась и уехала. Чёрт!!! Чёрт!!! Чёрт! На
кровати лежит платье бардовое в крохотный белый цветок, серьги маленькие
золотые, кошелёк кожаный красный, набор трусиков белых и черных и веер из
бамбука. Я всё собрал. С работы Линда не уволится, куда идти? Всё на работе
отдам.
Три дня до конца
отпуска оставалось. Я билет на самолет взял и в Подмосковье полетел. Я
Виталича, друга своего люблю и дочек его. А в Подмосковье бывшая Виталича живёт
с бывшим замом нашего директора. Я хочу другу помочь. Позвонил ей, встретились
в кафе. Я ей фотки девчонок показываю, а сам про Линду думаю. Я ей про школу и
успехи девчат рассказываю, а сам про Линду думаю. Бывшая Виталича вроде плачет.
Я ей говорю, что мы с Серёгой дочкам от неё якобы подарки дарим и сам про Линду
думаю. И, вдруг, собеседница моя, поведала, что у неё четвертый ребёнок. Сын. И
что живёт она теперь как у Бога за пазухой и назад возвращаться не собирается.
Потому, как сейчас у неё всё есть. И квартира огромная, и мебель дорогущая и
деньги на путешествия и стилиста. Я эту дамочку слушаю, а сам клыки матери
вспоминаю, которыми она меня от людей и волков отбивала. Вспоминаю, как ушла
моя мать из стаи ради меня волчонка – человечка, рискуя обречь себя на голодную
смерть. Как выла моя мать – волчица под окнами детского дома. Как она мышами
полевыми питалась, потому, что одинокому волку крупной добычи не поймать. А
земля её детей на себе носит и хочется посмотреть, как эти дети растут, поэтому
надо жить.
«Ладно – говорю – как
знаешь. Только Серёге не рассказывай, что я был у тебя» И ушел. «Дура
губастая!» Это я так впервые про женщину подумал. Грубо! «Айгуль? Почему она плачет? Потому что ей страшно? Или
больно?» Или ей просто себя жалко? Ту
себя у которой нет денег на стилиста. Нет тебя Айгуль на белом свете. Некому
мне на этот вопрос ответить. А вот кому сейчас больно, так это Линде. Где моя
девочка?
Я в самолете прошу
воды и проверяю в сумке бумажник и ключи. Ключей нет. Потерял. Вот же, черт!
Слесаря придётся вызывать, замок менять.
Домой приехал,
слесаря веду. Тот дверь подёргал, и, вдруг, дверь открывается. Стоит на пороге
Линда, улыбается, хитрюга. Вот кто ключи взял. Слесарю всё равно заплатил,
отправил. Дома хорошо. Обнимаю глупую. Она вещи все свои ко мне перевезла. Что
же делать? Что делать? Ладно, думаю, до полнолуния пара недель есть. Потом,
может, шефа попрошу в командировку отправить. Повыкручиваюсь какое-то время.
Первые дни на море
были счастливыми для меня, две недели с Линдой в моём логове были ещё
счастливее. Она очень старалась. Чистота, всегда наготовлено. Новые занавески,
пледы, салфетки, ложка для обуви. А мне только одного хотелось, чтоб страхом от
неё не пахло больше. Мне волчаре этот запах в нос бил. Вечером сериал смотрим,
а он по всей комнате как нашатырь. Боится Линда. Прошлой жизни боится, и
нынешнюю потерять боится. Глажу по мягким волосам девочку изрезанную. «Линда,
всё будет хорошо! Люблю тебя!» Сидит возле меня израненный ребёнок, с
самодельной куколкой. Всегда той стороной, где на щеке шрама нет. Единственная
женщина, которую я любил. Люблю.
Молчание. Игнат поёт песню Магомаева «Ты моя
мелодия»
Я уже стал думать,
что получится. Вместе жить получится. Врать всего раз в месяц придётся. И
Виталич подбадривал. Но коллеги отрезвили. Как-то на работу после обеда
прихожу, а Витёк с Силоновым опять к Линде пристают. «Неужели ни разу не
укусил?», спрашивают. И ржут. Всё мне
тот момент не могут простить, когда я собачатину учуял. Силонов с женой развелся,
стал ещё злее. Говорит: «Линда, ты поаккуратнее. С животными жить опасно.
Никогда не знаешь, когда у них инстинкт сработает»
Виталич через стол ко
мне перегнулся: «Откуси в полнолуние ему жопу» - говорит. Я только вздохнул:
«Они правы. Виталич, можно я у тебя сегодня переночую?» Виталич никогда не
отказывал.
Долгое молчание.
Когда я у шефа
отпросился домой, Линда с удивлением посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Я вызвал слесаря, сменил замки. Собрал все вещи Линды и выставил на лестничную
площадку. Сам к Виталичу ушел. Написал в сообщении: «Люблю! Прости!» и
заблокировал.
Я знал, что ей очень
больно. Знал. Но я любил, а, значит, не мог позволить жить ей под одной крышей
с полузверем. Я не всегда могу себя контролировать. Я… Я боюсь.
На следующее утро
Виталич отнёс моё заявление об увольнении шефу. Он меня долго уговаривал.
«Прекрати – говорю. Ты меня как друга любишь, но девчонок своих никогда наедине
со мной не оставляешь». Он замолчал.
Пауза
Это было не бегство.
Это было спасение. Но когда всего через месяц я узнал, что Линда за Силонова
замуж выходит, вот тут-то во мне зверь и проснулся. Всего через месяц!
Представляете?! Может, Айгуль, и это от
страха и боли? Но я всё равно на баб разозлился. В первое же полнолуние поймал
красивую шатенку в мешок и домой принёс. Решил, что укушу, обращу, и у неё просто выбора не будет, как только
жить со мной и каждое полнолуние по лесу метаться. Может, меня Бог и сделал
таким, чтобы, я себе подобных,
создавал? Вот только, в последний
момент, я вижу глаза своей жертвы и такая меня жалость охватывает, что вою, как
придурок. Отпускаю, конечно.
Три попытки у меня
было уже. Что? Адрес? Нет, не боюсь. Им не верит никто. Ну, сами посудите, если
к вам женщина подойдет и скажет, что её вчера волк похитил, а потом отпустил,
вы поверите?
Знаю, что веду себя
как кретин. Это от ревности. Знаю, что сам Линду выставил, а ревную её к
Силонову как черт. Хотелось мне, чтобы она узнала, что я тоже в счастливый брак
намылился. Идиот! Я ведь, всё затеял. Виталич говорит, что Линду и надо было
кусать. Но на Линду пасть не откроется. Никогда. Задумался. На других, как выяснилось тоже. Эх, мамка – мамка! Ты
думала, что длинная жизнь это хорошо, но одинокая длинная жизнь это мука. У
волков если самец выбирает самку, они до конца дней неразлучны. Людям такое не
по зубам. Венец природы, твою мать!
А если засунуть в зад
свою ревность и просто представить, вдруг, получится у Силонова Линду от страха
избавить. Что вот хорошо ей теперь всегда и спокойно. Нет, не верю. Такие
брезгливые, как Силонов, когда под Линдой Зою обнаружат, сразу сбегают.
Беспомощны они перед чужой болью. Линда, неужели ты этого не понимаешь? Или
штамп в паспорте как медаль?
Игнат ходит по комнате. На кухне мяукает
котенок.
Ешь! Я положил.
Какое-то время тебе придётся со мной пожить. Виталич с девчатами только в
воскресенье вернутся из Подмосковья. Да, я тоже за него рад. Не без моего
участия эта поездка состоялась. Разговор с его бывшей на пользу пошел, видимо.
Звонит мне пару дней назад Серёга, говорит, хочет мать его детей День рождения
Анютки у себя отпраздновать. Муж её согласен. А Виталич ради дочерей всё готов
терпеть. Отпуск взял, собрал их и на самолёт. Девчонки мать увидят, счастье
какое. Ну, если без цинизма я за друга рад. Жаль только, что в караоке одному
придется идти. Ничего, уже через пару песен легче станет. Бармен говорит, я пою хорошо, только странно
подвываю иногда. Это он меня в полнолуние ещё не слышал.
Игнат берёт со стола ключи. Кричит котёнку в
кухню.
Ты тут не скучай без
меня! Я к утру явлюсь. Выключает свет. Уходит.
Комната освещена только фонарями с улицы.
Тишина. Иногда эту тишину нарушает мяуканье котенка. Вдруг, экран ноутбука
начинает светиться, экран телефона, лежащего на диване, начинает светиться,
экран телевизора начинает светиться. И отовсюду раздаётся голос диктора:
«Терроризм и экстремизм, во всех формах и проявлениях, по своим масштабам и
бесчеловечности является одной из самых сложных проблем современности.
Терроризм в любой форме является злостным преступлением. Зачастую
его жертвами становятся невинные люди, не связанные ни с идеологической войной,
ни с политическими вопросами. Противодействием терроризму и защитой личности,
выступает его профилактика. Любой человек должен заранее представлять свое
поведение и действия в экстремальных ситуациях, психологически быть готовым к
самозащите. Терроризм, который официально определяется как идеология насилия,
связанная с устрашением и убийством граждан, принес горе и боль многим семьям».
Зал в квартире Игната заполняется красным светом,
а голос диктора становится всё громче и громче. Потом резко обрывается.
Темнота.
Утро следующего дня. Игнат в спортивном костюме,
с рюкзаком за плечами сидит на стуле, смотрит в пол. Долгое молчание.
ИГНАТ: Волки убивают,
чтобы выжить. Добывают столько мяса, чтобы прокормилась стая. Не больше. А
люди? Поднимает глаза. Я в лес. Мне
среди людей больше делать нечего. Виталича убили. Расстреляли в упор. Нет, не
на войне. В торговом центре. Он туда пошел, чтобы подарок Анютке купить. Куклу
о которой она мечтала. С ней в руках и умер. За что? За что? Долгая пауза. Бывшая Виталича позвонила,
сказала, девчонки до сих пор не знают, что папа не вернётся. Молчание. Для нас волков крокус это прекрасный цветок, а для вас?
Теперь братская могила?
Игнат поёт песню Магомаева «Что-то с памятью моей
стало»
Всю свою жизнь я пытался понять кто такие волки. Кто
такие люди. Кто такой я. Если б ты мама знала, в какой жестокий мир меня
отправляешь, в младенчестве бы придушила. Молчание.
Айгуль давно нет, Виталича больше нет. Я
в лес. Не место мне среди вас. Темнота.
Потом свет зажигается. На сцене стоит огромный волк и смотрит в зал. Уходит.
Занавес
Астрахань,
2024