Вершина под бездной
- Подробности
- Категория: Пьесы
- Опубликовано 03.03.2021 20:08
- Автор: Г.Л.
- Просмотров: 1605
В пьесе
использованы несколько цитат из произведений Владимира Высоцкого
Действующие
лица:
ВАСЯ
Воет
ветер. Василий поднимается на вершину
высокой горы. Шапка – петушок, куртка, зелёный советский рюкзак. Бросает рюкзак
на землю. Улыбается. Подходит к краю, смотрит вниз. Потом, прикрыв глаза рукой
- на Солнце. Крик орла.
ВАСЯ кричит: Эй!
Забери меня, брат!!! Забери!!! Я свой! Меня тоже орлом называют. Тихо Некоторые…
Смеётся.
Пауза. Вася садится на землю.
Не улететь! В этой жизни точно нет.
Пауза.
Не реветь! Слышь, Васька? Не реви! Ты мужик! Мужикам
реветь нельзя. Что товарищи скажут?
Поднимает
штанину, осматривает рану.
Здорово прихватила зараза! Но я всё равно удрал. Я пока ещё удираю.
Чёртовы псы! Хотя псы тут не причём. Чёртовы люди! Разве можно травить человека
собаками?
Достает
из рюкзака водку. Обрабатывает рану, кричит. Перевязывает рану.
Воет
ветер.
Мы и собаки — легли
на весы!
Всем нам спокойствия нету,
Если бездомные шалые псы
Бродят свободно по свету.
Вчера пришёл домой с
работы, уставший как чёрт. Большой спектакль сыграл. Веру искал на сцене. Не
нашёл, сгорел, к чертям. Потом, правда, воскрес, но устал. Приполз к кровати, разделся,
лёг. Через пару часов тяжёлые ботинки стучат на лестнице. Дверь сломали. Собачьи
зубы и слюни перед лицом. «Собирайся!» - говорят, удерживая милосердно собак. Сдаться?
А что потом? Изведут. Уничтожат. Да не в один миг, а медленно будут забирать
меня у меня же самого. Хрен вам! Я одним движением в окно. У приятеля
снарядился, в горы мчусь!
Подходит к пропасти, смотрит вниз.
Странно, над бездной
спокойней, чем с людьми. Я уже не помню, сколько в бегах. Вот здесь в горах
тишина какая, а в душе собаки лают и зубами лязгают и всегда так.
Вася достаёт палатку, начинает ставить её.
Может костёр? Нет! Сгорю. Я всегда сгораю. От игры,
от стыда, от водки… и от огня сгорю. Кстати! Это очень связано. Сначала ты
сгораешь от стыда, а потом от водки. И чем больше сгораешь от стыда, тем
быстрее сгоришь от водки.
Шутка! Шутка, конечно!
Оглядывается.
Воет ветер.
Это ж, с ума можно сойти, какая красота! В горах
птицы летают только гордые. Странно, но чувствуешь себя такой же птицей. В
горах нет стыда. В горах нет чувства вины. Всё остаётся внизу. Всё… Когда один
одиночества не чувствуешь.
Взлечу! Ей, богу, взлечу!
Воон там!
Солнце садится и облако такое, как город, где души живут. Свет! Белый свет!
Какой на Земле и представить сложно. Шаг
и войдёшь в него. И, кроме восторга ничего не останется. Только в горах этот
город и можно увидеть. Больше нигде. Я, когда в детстве первый раз такое
облако-город увидел, подумал, что есть пристанище. Всё-таки есть…
Друг мой,
Мишка говорил: найди место без людей. Найди место, чтоб раны зализывать. Я
нашел. У бездны, в видом на облако.
Пауза. Вася ходит из стороны в сторону.
Нет! Нет у
меня ненависти к людям! Просто их так много, а я в каждом вижу свое отражение.
И оно мне так редко нравится, чёрт подери! Водки выпьешь – отражения
расплываются. Спокойно. Что делать?
«Зачем я
себя этой глупостью мучаю?»*
Воет ветер. Шум ветра резко обрывается, топот. Вася
вскакивает. И снова тишина. И ветер завыл…
Я, когда
песни свои стал петь, люди в тяжёлых ботинках просто мимо ходили. Ходили,
смотрели. Мне друзья говорили: «Брат, система правду не любит! Убьют тебя за
правду» Чушь! Система не любит, когда над ней смеются. Ей плевать на правду. Ирония!
Ирония делает свободным. Ирония может уничтожить систему. Обесценить.
Сидим однажды
с Мишкой, пиво пьём. Курорт. Морем пахнет. В воздухе надежда, бабочки вокруг о
твоей нежности напоминают. Я после вчерашнего концерта верой переполнен. Верой
в смысл, в любовь, в светлый путь. Мишка пошёл ещё пива взять. И тут подходят
ко мне двое в тяжёлых ботинках, такие, которые этими ботинками к земле
прикованы. Сели к нам за стол, смотрят. Один, наконец, говорит: «Вы, Василий,
зря, шутите! Над сильными людьми шутить нельзя. Сильных людей надо слушать и
делать всё как они говорят!» «Сильные люди это кто?» - спрашиваю. Молчат. Молчат
и смотрят. Взглядом пытаются волю во мне убить. Второй говорит, вдруг: «Не
высовывайся!» Ушли.
Сижу, думаю:
как быть теперь, когда от рождения ты… высунут. И вот бы «сильные люди» сами
пришли и сели напротив. Увидеть бы хоть раз, что в глазах «сильных людей».
Сталь? Мне их посланники в тяжёлых ботинках не страшны. В их глазах пустота. Мишка
вернулся. Я говорю: «Ты их видел?». «Кого?». «Мужиков в чёрном». «Не было тут
никого. Ты перегрелся» - отвечает.
Встал я,
пошёл. Всё из головы выкинул, только о глазах твоих нежных думаю. Мишка сзади
кричит: «Ты куда?». «У меня концерт вечером. ВЫСОВЫВАТЬСЯ буду».
Я живой. Мне
тоже иногда хотелось гитару об пол, и в поезд. И, чтоб ни одна живая душа не
знала куда этот поезд уехал. А все кому я важен - в прошлом, лёгкой дымкой…
Но я без
сцены сдохну. Она одна мне отвечает, понимаете? Больше никто. Я на ней под
софитами этими, в секунде одной, сука, вечность чую.
В общем,
выпил я коньяк. А из-за кулис наблюдал, как эти… в тяжелых ботинках (их больше
пришло) по залу рассаживаются и пустыми глазами на людей смотрят.
Вышел. В зал
смотрю – люди свежего ветра ждут. Признают меня, как душу родную. А я что,
должен со сцены тухлятиной пахнуть? Высовывался и высовываться буду!!! Травите!
У меня другого пути нет.
Пою! Одна
песня, вторая, третья, двадцатая… Из зала ленты ненависти и любви ко мне
тянутся. Переплетаются. Вдохновляют одинаково. Чувствую себя в море. Чувствую
себя морем. Лето, жара невыносимая, и, вдруг, женщина какая-то в красном пальто
встала в восьмом ряду, повернулась ко мне спиной и… уходит. Уходит! Уходит! Идёт
к дверям… Исчезла в них! И тоска
толчками в сердце. Такая тоска, что, вдруг темно. Почему??? И крикнул бы: куда
ты? Да концерт закончился и я… до водки.
Пауза.
Не реветь! Слышь, Васька? Не реви! Ты мужик! Мужикам
реветь нельзя. Что товарищи скажут?
Стакан! Второй, третий… Размыл контуры вокруг,
раздавил узел в груди. Тоска уплыла. Улыбка идиота. Загасили костёр… шшшшшшш…
Про нежность
твою вспомнил. И хоть вина жрёт, а звоню. «Милая! Не покупай красное пальто!
Никогда» А в ответ: «Пьяный! Пьяный! Пьяный! Не пей, Васенька! Не пей» «Не
ругайся, говорю! Просто не покупай красное пальто».
Воет ветер.
Усаживается на земле, долго смотрит на небо.
Так бы и
смотрел на закат с тем чувством, что он будет повторяться бесконечно. Но этот показывает рукой кажется последним. И
вся надежда на облако – город душ.
А, когда
ты маленький всё кажется большим. Стены, окна, деревья, дома, любовь матери…
Любовь матери…
После того
концерта я так напился, что не помню, как в поезд сажали… Утром очнулся с такой
головной болью страшной. И стук!!! Страшный стук со всех сторон. Толи колёса
поезда стучат, толи ботинки тяжелые по коридорам… А мне всё равно. Мне бы до
тебя добраться, ты своей нежностью спасёшь. Как тогда в первый раз. Я так не
люблю это вспоминать, родная. Мне грудь от боли разламывало.
От фразы: «Вы нам не подходите!» любого
разломает» Никуда не брали милая… никуда…В один день три раза услышал: «Вы нам
не подходите!» Да, как это может быть?
Для меня сцена – баллон с кислородом. Не клейте бороды! Слушайте воздух!
Пустите меня, я знаю как! «Мы же Вам сказали, Вы нам не подходите!»
Несколько
раз бьет кулаком о землю.
«Мишка
тащи литр! Залпом выпью, исчезну из этого мира, к чертям!» Вечером до комнаты
не дошли. «Здравствуйте! Лену Сорокину
не знаете? Как её в этом общежитии найти?»
Пауза.
Я повернулся… Всё! Какая уж тут водка… «Зачем
Вам Лена Сорокина? У Вас теперь есть я. Я никому не подхожу, а Вам подойду».
Какая у тебя улыбка! Эх!
Василий
берёт гитару играет.
Нежность в пальцах тонких, нежность в улыбке,
нежность в глазах. И в коленках острых нежность, и в зубе сколотом, и в плечах
детских.
Я сутки тебя провожал. Я потом ещё сутки на
свидание тебя ждал. Пока ждал, так боялся, что не придёшь… Замирает. Ты пришла… и я тебя никуда не отпустил больше… я не мог
отпустить. «Ты выйдешь за меня?» Стук в висках и твой ответ: «Вы мне…
подходите…»
Пауза.
Ты от водки, от уныния, от неверия, от страха,
от тоски, от боли, от всего спасла. Не надолго, но спасла. Я и сцену нашел.
И вот теперь я в этом проклятом поезде, только
одного ждал. Кинуться к тебе, обнять и… спастись.
Выхожу из вагона, а сволочи в тяжелых ботинках
рядком стоят.
«Что же Вы, Василий, к нашим советам не
прислушивайтесь? Смелый? А вот не стоило свою смелость демонстрировать! Зря,
товарищ!»
Я от нечисти подальше. Ищу милую глазами, нет
нигде. На вокзал с перрона. Мишка за мной.
«Мишка – спрашиваю – ты, что ж, опять этих
подлецов не видел?» «О ком ты, Вася? О ком ты?»
Воет
ветер.
К черту, Мишку! Тебя нигде не увидел. Нигде не
было. Бегаю, ищу, и вдруг… Баба эта в красном пальто, что на юге на концерте
была, смотрит на меня. Повернулась и пошла прочь, в подземный переход. Нет,
думаю, не будет тоски в этот раз! Я за ней! Помчался! Бегу! Задыхаюсь, в голове
гудит, в горле пересохло. Но исчезло красное пальто! И тоска!
……………………………………………………………………………………………………
Домой прихожу, тебя и там нет. Ору! Тишина. И
только записка на кухне: «У мамы поживу» Твою ж, мать! На работе должна быть. В
театре своём. Перехвачу. Убеждать буду, каяться, обещать. Решимости исполнен,
мчусь. Влетаю… Нет тебя там… а вот друг
мой Мишка есть. Сидит за столом, а ему сволочи в тяжёлых ботинках, деньги
отсчитывают. Рубли, трёшки… Смеётся Мишка, меня увидел белый стал.
Пауза.
Долгое молчание. Василий ходит по краю пропасти.
Я в горах всегда один. Всегда. На вершине один.
Эта вершина она не для героя… Это место,
где всё теряет смысл и видишь себя. Ты встречаешь себя. Ты смотришь на себя не
глазами псов, гоняющих от микрофона, не глазами разочарованной любимой женщины,
не глазами тех, кто орёт в уши «Вы нам
не подходите!» А ты видишь себя глазами только того, кто тебя признаёт. И вот я
его не знаю, но верю, что где-то есть тот, кто тебя признаёт. Вот такая это
вершина. Она под бездной боли… Вершина
под бездной…
Молчание.
Два дня. Два дня после гастролей выходных. Два
дня без сцены, без тебя, без песен. Хотя почему без песен? Я гитару схватил и
на шабаш. Ну, это я шучу так ласково. Я там скроюсь, где ждут. Любят. Где
говорят в шутку: «Вы нам, Василий, подходите! Очень даже». Им пока тяжёлые ботинки денег не давали.
Простота. Душой отогреюсь и может и выживу. Может быть, выживу. Я пару бутылок
водки с собой. Там ещё будет, знаю. Обняли, прижали, целуют. Верят в меня. И я
верю.
«Васька,
давай про коней!», «Вась, про волков!», «Вася налей и нашу!», «Васёк! Печальную
хочу», «Вась, а теперь свою любимую и, чтоб до мурашек! Но сначала, наливай».
Глотку драли до утра. Пьяный вдрызг, а всё равно
о тебе, любимая, думаю. Нет, решил, надо отсыпаться и к маме твоей ехать.
Забирать счастье своё, а то пропаду совсем. Вышел на улицу, свежесть, да запах
сирени в чувство привели. И, вдруг… Вот дьявол!!!
Василий
смотрит на что-то долго. Потом ходит взад – вперёд.
Кричит:
«Что тебе надо?! Что?»
Женщина в красном пальто! Стоит, смотрит на
меня.
Очень
громко кричит. «Что тебе надо?! Что надо тебе?!» Уйдёт ведь
сейчас. Повернётся спиной ко мне и уйдёт. И в самом деле! Уходит. Я за ней.
Бегу! Пьяному тяжело. Задыхаюсь. Асфальт поднялся, в лоб меня ударил. Но я с
силами собрался, встал и снова за красным пальто. И вот вижу, ещё дальше
сволочи в тяжёлых ботинках. Те, что мне жизни не дают. Она догоняет их и
хватает одного под руку. «Стойте!» - кричу. «Стойте! Посмотрите на меня!!!» Они
поворачиваются…
От
неожиданности Вася упал. Молчание.
Отец?
Мама?.......
Смотрят на меня.
И, вот
отец говорит…глухо так говорит, страшно: «Вы нам не подходите! Вы нам не
подходите! Вы нам не подходите» Зашагали прочь, вдвоём. Остальные остались. Я упал. Помню только, как ботинки перед лицом
мелькают тяжёлые и собаки дышат так горячо. Их сдерживают. А то бы разорвали. Что
ж это было? Сон? Или белая горячка? Или явь?
Молчание.
Воет
ветер. Крик орла. Вася поднимает на крик голову.
Что это?! Нет! Кричит. Нет! Не сейчас. На вершине! На вершине останусь. Не хочу!
Не хочу! Не сейчас только! Нет. Сука, тоска! Машет руками.
Темнота.
Вой ветра стихает. Вместо этого слышно, как гремят медицинскими инструментами.
Тележку везут по коридору. Женский голос: «Успокойтесь! Успокойтесь, больной!
Будете хулиганить, я санитара позову!» Кто-то стонет, просит пить. Кто-то поёт.
Долго поёт и тоскливо.
Свет.
Палатки больше нет. Вместо неё стоит койка, на которой лежит Вася в пижаме под
капельницей.
Да, пусть он замолчит, наконец! Замолчи! Пение прекращается. Голова моя
раскалывается. Ну, ничего, вчера хуже было. Громко.
Сестра? Эх, всё таки худо! И мне пить дайте.
Сестра! Сестрёнка, можно я позвоню? Молчит.
Нельзя наверное третий раз звонить. Ну и ладно. Всё равно без толку. Не
приедешь ты… Не приедешь. Да и не надо. Я не спасусь, я тебя за собой утяну… в
бездну. Чёрт! Любимая, прости! Я и правда
не знаю, где моя жизнь в видения превращается. Я не знаю, где я нормальный, где
чёкнутый. Где я есть… Где, я вообще есть…
Думал на вершине
горы. Там ветер. А круче друга нет!. А Мишка не верил. «Я – говорил – тебе
друг, а не ветер. А место твоё не на вершине. Ты чаще в пропасти. На дне. Место
твоё в твоих письмах. Ты там трезвый. Людей любишь. Жить хочешь. Ты в письмах.
Там.»
Долгое молчание.
Я эти письма с детства писал. Пока пишешь, слёзы прячешь.
До адресата, только радость доходит. Ну, конечно, если адресат под радостью
ничего не хочет увидеть.
Красное пальто…
Звук
раскладываемых медицинских инструментов.
Садится
на кровати. Выдирает капельницу.
Мишка в больницу приходил. «Я – говорит -
зарплату получаю, тут ты влетаешь, глянул на меня бешенными глазами и исчез. Я
тебя еле нашёл» Пауза. «Ты на меня
внимания не обращай, Миш. Я чёкнутый. Совсем. Мне подлость привиделась.» Он
кивнул. Он понял.
Мы долго сидели. Болтали про детство. Он
рассказывал, что кто-то из наших в люди выбился, а кто-то от водки сгорел. Я
уже и верить стал, что всё мне привиделось. Вообще всё, что в жизни со мной
происходило. Мишка домой засобирался и, вдруг, поворачивается и говорит: «Понял
я, о ком ты рассказать пытался. Жена твоя сволочей показала, у которых, лица
словно топором вырублены. Они к вашему режиссёру приходили, что-то бубнили в
кабинете. Кровь в жилах стынет, когда смотришь на них». Сказал и ушёл. Эх, твою
мать…
«Не могу ни выпить, ни забыться.
Стих пришел — и замысел высок.
Не мешайте, дайте углубиться!
Дайте отрешиться на часок».*
Смотрит
куда-то вправо. Эй, брат! Курить есть?
Что? Не куришь? Смеётся. Только
колешься? Да уж… У кого? У Петра? Показывает
рукой влево. У этого? Дык, он уже второй день из-под одеяла нос не кажет.
Бог с вами! Обойдусь.
Пётр дышит, слава богу. Дышит. А то, вон с той кровати вчера
одного в морг увезли. Хорошо привыкнуть к нему не успел. Мне и так печали
хватает.
Кто там? Здравствуйте! Здравствуйте, доктор! Нет, не знаю какой
вы доктор. Тут, наверное, нарколог. Хотя может стоматолог тоже. Пауза. А… мозгоправ значит. Ну, садитесь.
Вася берёт стул,
накидывает на него белый халат. Кладёт рядом блокнот и ручку.
Интересный человек. Худой, пальцы, как у пианиста. Улыбается
много. Говорит спокойно, вопросы задаёт. Всё по-дружески.
Василий смотрит на
белый халат, общается с ним.
Нет, приятель я тебе не очень верю. Жизнь такая. Я никому не
верю. Я в бегах. Почему? Заткнуться не могу. Как все быть не могу. Фонтан из
меня льётся такой, что всех от грязи и лжи отмыть сумею, понимаешь? Не понимаешь? А они понимают. Понимают и
боятся. Почему я нервничаю. Да ты оглянись вокруг! Как в этом месте не
нервничать? Что? Где я хотел бы оказаться? Нет! Уж точно не в детстве! Смеётся.
Нет, не
хорошо. Все говорят, что детство беззаботное время, а я не верю. Может потому,
что моё было полуголодным. Пауза. Хотя…
Хотя была свобода. И люди были просто людьми, а не моим отражением. И, когда ты маленький всё кажется большим. Стены, окна,
деревья, дома, любовь матери… Любовь матери…
В детстве тоже
не просто, но ты всегда на вершине. Орлы вокруг летают и ты с ними. Долго
летаешь, до тех пор пока первый не появится из тех, кто твои ноги захочет
тяжелыми ботинками к земле приковать.
Молчание.
В военное
время небо чаще мрачное. Всё мрачное. Особенно, когда ты крохотный а мамки
рядом нет. Почти никогда. Папка на войне, мамка на работе…
«Мама, что
такое счастье?» Не знает, как объяснить… А я ей… «Счастье – это манная каша без
комочков» Молчание.
.
«Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чем отказа там…»*
Нас в деревню отвезли, от родителей отселили. Работали они. Помню, мать,
только по субботам приходила. В барак наш детский, холодный. Тогда, когда жили
под этим мрачным небом. Приносила молоко. А каждое утро я смотрел в окошко и
видел, как она бежала на работу. А я кричал: «Смотрите! Смотрите это моя мама!
Вон, вон она в красном……… пальто!»
Долгая пауза. Вася плачет.
Вот оно как! Ну, ты брат, доктор хитёр! Да…
Это красное пальто исчезало, и я ждал. Ждал субботы. Но, иногда и в
субботу красное пальто под ручку с грязной шинелью мимо моего барака
проплывало. Я взрослый мужик сейчас боюсь смотреть в окно. Я боюсь увидеть за
ним исчезающее красное пальто. И то, что меня пронзит мысль, мысль о том, что
ты могла приходить чаще. Несмотря ни что… чаще… После работы забежать, перед
работой. Мне б минуту. Мне бы поцелуй в щеку-то… А я пятилетний смотрел в
окошко и думал: Мама, а, вдруг я вам не подхожу?
Молчание.
Не реветь! Слышь, Васька? Не реви! Ты мужик! Мужикам
реветь нельзя. Что товарищи скажут?
Пауза.
Меня мои родители так легко друг другу передавали, как мячик в
волейболе. Обычно, когда вместе жить не желают, за детей деруться. Но… видно я
не ценный приз.
Молчание.
Зря, Вы доктор говорите со мной. Мне
ещё больше выпить хочется от всех этих путешествий назад. А выпить тут нечего,
так я вколю себе чего-нибудь. Я найду. Вон, Петру приносят.
Молчание. Вася лезет к доктору в карман
халата, достаёт оттуда папиросу, закуривает. Смеётся, подмигивает.
Меня Мишка однажды спрашивает: «Слушай, Вась, вот ты песни свои поёшь и
тебя весь народ за них любит… Как оно? Как, вообще, это? Здорово? Всенародная
любовь? » «Я - говорю – не знаю. Он же меня не обнимает. Не целует этот народ.
И, вообще, Мишка, меня всё время любят на расстоянии. Понимаешь? На расстоянии».
Пауза.
Да, наверное, не страшно. Любят же. За что? Ну, почему же, знаю. Знаю,
за что.
Долго смотрит на доктора. Звуки
перекладываемых медицинских инструментов.
А Вы глаз не отвОдите… Молодец! Так, вот любят меня потому, что сами
правду сказать не могут. Страшно. Духу не хватает. А я говорю. Я иначе не могу.
Я один такой. Шепчут правду на кухнях, в подворотнях, а она моим голосом, да в
ваши уши… В ваши, конечно, а чьи ж ещё?
Доктор! Вы бы откинулись на стуле. Вольготней бы себя чувствовали. Нога
на ногу бы положили. Не можете… А почему не можете? Потому, что ботинки у Вас
тяжёлые. Такие тяжёлые, что землю родную с ненавистью топтать получается, а вот
сбежать нет. Я вас доктор и Вам подобных по этим ботинкам узнаю и по мёртвым
глазам. Нет-нет! Я с ума не сошёл. Я болен, я знаю, но вы все не плод моей
фантазии. Вас и «сильных людей» , ваших хозяев, мертворождённая идея изрыгнула,
та, что иронии боится и свежего ветра.
Встаёт, отходит от доктора. Звуки
перекладываемых медицинских инструментов.
Нет, не боюсь. Хотели бы, давно убили. И опоздали вы. Я сейчас в любом
доме, где гитара есть - живой. Да и не
надо вам убивать меня. Вы же знаете, что я………. сам это сделаю…
«Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату,
На
свой необычный манер,
Он
по жизни шагал над помостом
По
канату, по канату,
Натянутому,
как нерв!»*
Василий
кричит, хватает белый халат, бросает его за дверь. Женский крик. Топот ног
человека в тяжёлых ботинках. Потом ещё одного и ещё… Топот, топот, топот.
Тишина. Темнота.
…………………………………………………………………………………………………………………
Звуки
леса. Поют птицы, цикады. Пахнет утренней свежестью. Становится светло. На
земле лежит Василий, смотрит в небо.
Привет, милая! Привет, родная! Нашёл я
тебя. Нашёл. Как убежал? Как всегда,
через окно. Когда улепётывал, Мишку видел. Он мертвоглазым на окна моей палаты
показывал, меня увидел – белый стал. Ничего, родная, я привык. Я привык. Ты и
сама знаешь, что он из театра, в котором с тобой служил, в мой перешёл. Теперь
роли мои играет. Мы артисты… проститутки. Не все? Да, наверное, не все.
Гладит
кого-то перед собой по лицу и голове.
Я и не сдаюсь, родная. Знаешь, нет, худа
без добра. Я узнал врага в лицо. Один мне очень понравился. Достойный враг.
Доктор этот… в больнице. Я, когда на окно встал, он мне кричит: «Вася, да на
кой тебе это надо? Ты же всю свою жизнь по краю бездны ходишь! Почему?» А я
ему: «Ты не про это спрашивай! Ты спроси, почему я в неё не прыгнул до сих
пор!»
Вася
садится. Встаёт, ищет свой рюкзак. Находит. Достаёт из него маленький букетик
цветов, протягивает в пустоту. Бросает на землю.
А не прыгнул, потому, что… у меня
любимая есть. А у неё в глазах нежность. Ко мне! Представляете, доктор, чудо
какое?! Нежность ко мне…Нежность. Нежность. В пальцах её нежность. В улыбке. В
глазах. В острых коленках.
А доктор: «Тогда беги, Вася! Беги!»
Мне в твоём мире всегда легко дышалось. Я
построю шалаш. Прямо сейчас построю. Собирает
ветки. Ты знаешь, что могу. Помню, я
родная, как уехали в тайгу. Дикарями жили, даже без палатки. Не было больше
счастливее дней в моей жизни. Да и ты сияла. Я мужик сильный. Я не только
песнями накормить могу. Если надо лес буду
руками валить. Всё под рукой: ягоды, грибы, дичь, счастье. Счастье
умопомрачительное. Одни на планете. Мы и лес.
Пауза.
Садится. Звуки леса.
Зачем вернулись? Часто об этом думаю:
зачем вернулись?
Там, где люди везде поле битвы. А я…
дизертир…
Однажды..
Пальцы твои на моём лице. Дыхание… Лямка
с плеча упала. По голове гладишь, как ребёнка. Поняла – не отвоюешь. У меня
самого меня не отвоюешь. Ты отважный солдат. Ты до последнего билась. В твоих
глазах столько боли. Ты же не раз видела, как части моей души выстрелом
разметало по округе. Как тело моё бездыханное на земле валяется, потому, что я
сам сбежал. Далеко сбежал, к орлам и снегу. Звуки
леса.
Лямку на плечо вернула, слезла с
кровати… Платье, туфли, чемодан уже собранный… «Всем скажу, что это ты от меня
ушёл…К другой ушёл…» И… Я дышать не могу, я умираю… Потому, что вижу, как ты в
коридоре одеваешь красное пальто.
Долгая
пауза. Вася сидит неподвижно, потом раскачивается.
Ты
растворилась и не осталось ничего. Ничего.
Достаёт шприц, иглу. Вкалывает себе раствор из ампулы.
Звуки леса. Вася падает на землю.
Я иногда
вот так лежу и представляю, как вокруг меня бешенные псы носятся и начинают
куски от меня зубами отрывать. «Сильные люди» где-то смеются. Боль адская,
кровь течёт, и вдруг, нога над моим лицом занесена, в тяжёлом ботинке. И вот
она опускается и темнота. Темнота и тишина. И покой. Покой и блаженство.
Звуки
леса стихают. Сердце стучит. Телефонный звонок! Вдруг!
Вася
кричит.
Да, нет же, твою мать! Отпустите меня! Эх…
Встаёт
убирает ветки для шалаша. Выкатывает кресло, маленький столик с телефоном.
Усаживается. Шум дождя. Вася снимает трубку.
Алло! Да. Привет! Дома, я дома. Во вторник в театре
буду. Нет, не пью. Нельзя. Заболел я. Доктор антибиотики прописал. Вот только,
что укол себе сделал. На шашлыки не едим? Конечно, знаю, что дождь. Я высоко
живу, под крышей и у меня окошко в нём. Смотрит
наверх. Так, что всё вижу. Да, дома останусь, один. А чего переживаешь? Ну… жена ушла. Я вот
верю, что не надолго. Что вернётся скоро. Что? С кем она в Питер уехала?! Молчание. С Мишкой… С Мишкой, значит.
Вася
медленно ходит по комнате.
Я иногда думаю, а, вдруг, «сильные люди» слабее всех
на этой планете. И они боятся подойти к окну и увидеть, как уходит, уплывает,
улетает к ебеням красное пальто. И жрёт их тоска до такой степени, что только
вера в свою власть даёт им возможность дышать. И боятся они отдать эту веру. И
тогда отпускают тени в тяжёлых ботинках преследовать песни. И приходит момент,
когда они, вдруг, слышат: «Вы нам не подходите!» Это, сука, голос из Вселенной.
«Вы нам не подходите!» И, тогда исчезает надежда, что вернётся нежность. А без
нежности нет ничего. Нет ничего… Нет ничего…
Нежность. Нежность…
Вася
приносит лестницу. По ней поднимается к потолку. Слышно как открывается окно.
Шум ветра. Крик орла. Вася улыбается, потом прыгает вниз. Топот. Топот. Топот.
3. 03.2021 Астрахань